Проект Пресс-клуба «Пресса под прессом» – о том, что происходило и происходит с независимыми медиа и журналистами в Беларуси с августа 2020 года. Мы собираем свидетельства и истории.
Журналистку-фрилансера Анастасию Захаревич задерживали два раза. Свои «сутки» девушке пришлось отбывать в разных тюрьмах: на Окрестина в Минске, в Жодино и Могилёве.
Из-за угрозы безопасности она была вынуждена уехать из Беларуси. Сегодня Анастасия находится в Латвии, ей предоставили политическое убежище.
За что и как задерживали журналистку, а также про условия содержания в изоляторах – в её рассказе.
В первый раз меня задержали в субботу, 5 сентября 2020 года, на «Женском марше», где я работала как журналистка и шла в основном перед толпой. В какой-то момент увидела, что корреспондентка «Б*лсата» вместе с оператором ведёт стрим с места событий и их обоих задерживают: подъехал «бусик», из него выскочили люди и забросили в машину журналистку и оператора. Участницы марша начали стучать по этому микроавтобусу. Завязалась небольшая потасовка с людьми в штатском.
Потом женщины продолжили шествие, я же повернула в сторону универсама «Центральный», нужно было решить личные вопросы.
Когда я стояла около обменного пункта в «Центральном», ко мне подошёл парень в сером свитере и джинсах и сказал: «Давай сюда или поедешь надолго». Я была ошеломлена таким поведением и совершенно не понимала, в чём дело. У нас случился с ним небольшой диалог, во время которого парень периодически вставлял какие-то оскорбления, говорил, что я «ломаюсь как целка». А я по-прежнему не понимала, что именно он от меня хочет и что я должна ему отдать.
Анастасия Захаревич. Фото: Press Club Belarus
Потом он наконец сказал про видеорегистратор «Дозор». Как оказалось, во время той потасовки на марше пропал видеорегистратор: то ли человек в штатском его уронил, то ли кто-то его сорвал. Этот парень в сером был уверен, что камеру забрала я и не хочу её отдавать. Но камеры у меня не было, и я понятия не имела, у кого она находится.
Дело в том, что после этой потасовки какая-то женщина бегала вокруг и пыталась передать разным людям тот видеорегистратор, мне в том числе. Камера находилась в моих руках буквально несколько секунд, я сразу её вернула этой женщине. Видимо, кто-то из силовиков сделал вывод: если видеорегистратор был у меня в руках – значит, я его себе и забрала.
Возле обменного пункта парень в сером свитере сказал, что меня нужно досмотреть. Я согласилась на досмотр и предложила ему сразу здесь на месте показать все свои вещи. Он отказался и повёл меня к помещению, где находится охрана универсама «Центральный». Он попросил охранников вызвать начальника. Начальник пришёл и очевидно защищал меня. Сказал, что я могу идти, а он присмотрит, чтобы меня никто не преследовал. На что парень в сером свитере отреагировал потоком нецензурной брани.
Затем он звонил своим коллегам, говорил, что нужно за мной прислать машину. Он заявлял, что я украла видеорегистратор, перепродала его журналистам «Б*лсата» за 50 евро, после пришла в обменник, чтобы эти деньги поменять. Примечательно, что потом эта «история» нигде в официальных документах не фигурировала.
В итоге меня отвезли в РУВД, где опросили, досмотрели и заверили, что после осмотра я смогу поехать домой.
Однако домой я попала только через семь суток. В РУВД я провела более 30 часов: меня привезли в субботу вечером и только в ночь с воскресенья на понедельник переправили в изолятор на Окрестина.
Изначально меня всё же пытались обвинить в краже видеорегистратора – задержание на основании статьи уголовно-процессуального кодекса, по подозрению в совершении преступления – но в воскресенье вынесли постановление не возбуждать уголовное дело. Меня переквалифицировали в свидетеля по этому уголовному делу против неустановленных лиц. Об этом я узнала постфактум.
Пока я была в РУВД, наблюдала, как туда ночью привозят пьяных дебоширов, оформляют протокол на 0,5 базовых и отпускают через два-три часа. Я же в это время сидела в клетке, как особо опасная преступница.
В понедельник, когда я уже находилась на Окрестина, судья Шабуня вынесла мне приговор: арест на семь суток, которые я частично провела на Окрестина, частично – в Жодино.
Когда я освободилась, узнала, что в течение тех 30 часов, что я провела в РУВД, мои родители не знали, где я нахожусь. В РУВД им всё время давали разную информацию: что меня там нет, что я там была, но уже вышла, что я всё-таки там, но передачу для меня не могут принять…
Мои первые «сутки» пришлись на достаточно лайтовый период: передачи были каждый день, разрешали лежать днём на кроватях, постельное бельё и матрасы выдавали и не забирали.
После освобождения через какое-то время я вернулась к работе, продолжила освещать уличные акции. И спустя ровно два месяца после первого задержания, 5 ноября, меня снова задержали – на «Марше инвалидов».
Фото: Press Club Belarus
Это задержание тоже было необычным. Во время марша я и другие журналисты, которые работали на акции, заметили, что вокруг находилось много «тихарей». Было стойкое ощущение, что эти люди наблюдали не за участниками марша, а за журналистами.
Я ушла с акции и по пути к станции метро «Октябрьская» позвонила маме, предупредить её, где я и что происходит. Я встретила знакомую журналистку, и мы решили идти дальше вместе. Вскоре на проспекте появились микроавтобусы, мы отошли от улицы ближе к зданиям. Один из бусов остановился рядом с нами, открылись двери и оттуда показались чёрные рукава. Мы быстро забежали в первое попавшееся помещение, это оказался цветочный магазин. Знакомая успела спрятаться, а я нет. Меня взяли за локти.
Это были мужчины в чёрной форме с надписями «ОМОН», но по внешнему виду они отличались от «омоновцев»: кто-то был слишком маленького роста, кто-то – слишком щуплого телосложения, кто-то – наоборот, чересчур упитанного.
Меня увезли в Ленинский РУВД. По дороге рассказали, что я занимаюсь не тем в жизни, что журналистика, экология и социальные проблемы – это ерунда, главное – думать о себе и поскорее рожать детей.
В РУВД стало понятно, что это просто «перевалочный пункт». Никто никаких бесед или опросов со мной не проводил. Мне дали готовый протокол – с полностью вымышленной информацией – и сказали его подписать. Затем с меня сняли шнурки, описали вещи, посадили в камеру ожидать перевозку в изолятор на Окрестина.
У меня был бронхит, я сильно кашляла и очень плохо себя чувствовала, попросила вызвать скорую помощь. В ответ у меня спросили, по какой статье я задержана. Я сказала, что обвинение мне не предъявили, но подозреваю, что будет статья 23.34 КоАП. Мне ответили, что в этом случае ничем помочь не могут. Врача никто не вызвал.
Через несколько часов из РУВД меня перевезли на Окрестина, где достаточно долго выясняли, в ЦИП или всё-таки в ИВС меня отправлять. Начальство РУВД сказало отвезти меня в ЦИП, администрация на Окрестина отправляла меня в ИВС.
На следующий день состоялся суд, который длился больше часа. Судья приобщила к делу всё, о чём мы просили с адвокатом, выслушала мою маму как свидетельницу, которая в том числе говорила про состояние моего здоровья и что «сутки» могут его ухудшить. Несмотря на всё это, в итоге мне присудили 15 суток ареста.
Сначала я отбывала их на Окрестина, затем меня перевели в Жодино, после – в Могилёв. В этот раз «сидеть» было намного сложнее: в камерах не было никаких вещей, никаких средств гигиены. Только кусочек мыла. Несколько дней мы просили выдать нам зубные пасты и прокладки. В итоге дождались человека в хорошем настроении, который услышал наши просьбы и что-то принёс.
В один из вечеров на Окрестина мы решили немного попеть в камере. Это оказалось плохой идеей: нас наказали за это и выгнали во внутренний дворик без курток, пригрозив, что оставят здесь до утра. На улице тогда было около пяти градусов тепла. Сколько мы провели на улице, не помню. Из-за холода и страха ощущение времени стёрлось. Возможно, мы провели во дворике полчаса, возможно – несколько часов.
В понедельник утром мы узнали, что нас собираются этапировать в Жодино. Накануне – в воскресенье – на очередном марше задержали больше тысячи людей. Мы поняли, что случилось что-то серьёзное. К нам в камеру пришли и сказали, что нужно переехать. Несколько человек, включая меня, перевели вниз в какую-то странную камеру, где нам пришлось сидеть до следующего дня в ожидании этапирования. Было ощущение, что про нас забыли. Кроме того, нас не хотели кормить.
После начался долгий и сложный этап в Жодино. Прогулок здесь тоже не было, но нам один раз разрешили сходить в душ. В камере постоянно горел свет, даже ночью его не приглушали. С шести утра до десяти вечера работало радио. К счастью, мы получили передачи, в которых оказалось очень много прокладок. Ими мы заклеили решётку, из которой звучало радио – сделали такую импровизированную звукоизоляцию.
Фото: Press Club Belarus
Затем нас перевезли в Могилёв. И это был шок. Мы боялись, что наши родные не смогут узнать, где мы. Из списков в Жодино нас удалят, и где нас искать потом? Однако в Могилёве нас провезли через город. И это была колонна из нескольких автозаков и милицейских машин – в народе их называют «ментовозками». Кого-то везли в автозаках, кого-то – в этих «ментовозках». И мы увидели, что люди на улицах нас заметили, они махали нам руками, показывали знак «виктори», снимали нас на камеры. Мы поняли, что это точно скоро появится в новостях, и наши родные узнают, куда нас перевезли.
В могилёвском изоляторе мне относительно повезло. Тогда сотрудники ещё не получили приказ «жестить» в отношении заключённых. Свои оставшиеся сутки из 15 я провела в более-менее нормальных условиях.
Когда я отбывала свои вторые «сутки», у нескольких человек в камере появились симптомы коронавируса, пропало обоняние, было плохое физическое состояние. Однако их никто не изолировал. Был момент, когда предложили поехать в больницу, но с условием, что после всё равно придётся отсиживать свои «сутки». Легче от такого предложения никому не стало.
В камере одна женщина, у которой был коронавирус, попросила оставить ей посуду – тарелку, кружку и ложку – чтобы не разносить инфекцию дальше. Ей ответили, что так не положено. Так стало понятно, что сотрудникам изолятора вообще наплевать на коронавирус.
Добиться хотя бы какой-то медицинской помощи было практически невозможно. В Могилёве разрешили только встретиться с местным фельдшером, измерить давление и получить таблетку для его понижения. В Жодино для одной из сокамерниц врача вызвали лишь тогда, когда у неё начался эпилептический приступ. До этого на её жалобы о плохом самочувствии никто не реагировал.
Всё это я расцениваю как сознательную попытку заразить как можно больше людей, чтобы в дальнейшем они не смогли выходить на протесты. Человек отбывает «сутки», выходит с коронавирусом, возвращается с ним домой – и вся семья на изоляции. Другого логического объяснения такому отношению к коронавирусной инфекции в изоляторах я не могу найти.
После освобождения меня «накрыло»: было тяжело как физически, так и морально. Я боялась выходить на улицу, боялась вообще всего.
Фото: Press Club Belarus
Через какое-то время мне позвонили со скрытого номера. Я не взяла трубку. Через несколько минут после этого со мной связалась жена моего отца и сказала, что ей звонили из Следственного комитета, что меня там ищут. У неё спрашивали мой контактный номер. Это показалось мне очень странным: все мои контакты у них есть. Во всех протоколах указаны мои данные. Указаны они и в уголовном деле, по которому я прохожу свидетелем. Этот звонок из СК больше напоминал попытку запугать меня, продемонстрировать, что до меня доберутся, как только это понадобится.
И тогда я поняла, что необходимо уезжать из страны, что дальше могут последовать уже не просто «сутки», а реальный срок по уголовному делу. На тот момент за решёткой уже находились журналистки Дарья Чульцова, Катерина Андреева, Катерина Борисевич.
Я воспользовалась возможностью уехать в Латвию на оздоровление по реабилитационной программе. По окончании программы я приняла решение подать прошение на политическое убежище в этой стране. Я не знаю, когда я смогу вернуться обратно в Беларусь…
Пресс-клуб
При перепечатке материала активная ссылка на первоисточник обязательна
Другие материалы по теме:
«Я не хочу забывать этот опыт». Первое интервью Аллы Шарко после СИЗО
«Капитан должен быть на корабле до последнего». История главреда БелаПАН Ирины Левшиной
«Наша Ніва» после разгрома: заложники, релокация, новый старт
Кожны тыдзень атрымлівай на пошту: якасныя магчымасці (гранты, вакансіі, конкурсы, стыпендыі), анонсы івэнтаў (лекцыі, дыскусіі, прэзентацыі, прэс-канферэнцыі) і карысны кантэнт
